О "Петербурге" Андрея Белого можно сказать то же, что Достоевский устами своего "подпольного человека" говорит о Петербурге,— самый отвлеченный и умышленный роман в мире.
Его умышленность ("сделанность") сегодня очевидна, а система бинарных оппозиций, образующих поэтику, хорошо изучена. Именно продуманная, охватывающая все уровни повествования игра мотивами двойничества и зеркальными перевертышами — от языковых каламбуров до отражающихся друг в друге персонажей и общей конструкции — снискали ему заслуженную славу модернистского шедевра, резко расширившего возможности прозы, приблизившего ее вплотную к поэзии. При этом, как и творению Петра, "Петербургу" ощутимо присущи недовоплощенность, надлом, как если бы в первоначальный план вмешались неподвластные автору силы, не позволившие довести стройный замысел до конца (недовоплощенность, впрочем, свойственна всем начинаниям Белого — безусловно гениальным и в то же время словно бы осекающимся, оборванным на полуслове, на пороге грандиозного открытия — или открывшейся бездны). Эта болезненная двойственность тревожит, кажется, что она имеет какое-то трудноуловимое, отнюдь не только историко-литературное, а провиденциальное, метаисторическое значение. Чтобы его ухватить, попробуем взглянуть на структурные особенности романа под новым углом. . kommersant.ru
2013-3-6 07:00